Пир во время чумы

(ИЗ ВИЛЬСОНОВОЙ ТРАГЕДИИ: THE CITY OF THE PLAGUE)

 

УЛИЦА. НАКРЫТЫЙ СТОЛ.
НЕСКОЛЬКО ПИРУЮЩИХ МУЖЧИН И ЖЕНЩИН.

 

Молодой человек.

Почтенный председатель! я напомню

О человеке, очень нам знакомом,

О том, чьи шутки, повести смешные,

Ответы острые и замечанья,

Столь едкие в их важности забавной,

Застольную беседу оживляли

И разгоняли мрак, который ныне

Зараза, гостья наша, насылает

На самые блестящие умы.

Тому два дня, наш общий хохот славил

Его рассказы; невозможно быть,

Чтоб мы в своем веселом пированьи

Забыли Джаксона! Его здесь кресла

Стоят пустые, будто ожидая

Весельчака — но он ушел уже

В холодные, подземные жилища...

Хотя красноречивейший язык

Не умолкал еще во прахе гроба,

Но много нас еще живых, и нам

Причины нет печалиться. Итак

Я предлагаю выпить в его память,

С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,

Как будто б был он жив.

 

Председатель.

                        Он выбыл первый

Из круга нашего. Пускай в молчаньи

Мы выпьем в честь его.

 

Молодой человек.

                         Да будет так!

(Все пьют молча.)

 

Председатель.

Твой голос, милая, выводит звуки

Родимых песен с диким совершенством;

Спой, Мери, нам, уныло и протяжно,

Чтоб мы потом к веселью обратились

Безумнее, как тот, кто от земли

Был отлучен каким-нибудь виденьем.

 

Мери (поет).

Было время, процветала

В мире наша сторона:

В воскресение бывала

Церковь божия полна;

Наших деток в шумной школе

Раздавались голоса,

И сверкали в светлом поле

Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;

Школа глухо заперта;

Нива праздно перезрела;

Роща темная пуста;

И селенье, как жилище

Погорелое, стоит, —

Тихо все — одно кладбище

Не пустеет, не молчит —

Поминутно мертвых носят,

И стенания живых

Боязливо бога просят

Упокоить души их.

Поминутно места надо,

И могилы меж собой,

Как испуганное стадо,

Жмутся тесной чередой.

Если ранняя могила

Суждена моей весне —

Ты, кого я так любила,

Чья любовь отрада мне, —

Я молю: не приближайся

К телу Дженни ты своей;

Уст умерших не касайся,

Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье.

Уходи куда-нибудь,

Где б ты мог души мученье

Усладить и отдохнуть.

И когда зараза минет,

Посети мой бедный прах;

А Эдмонда не покинет

Дженни даже в небесах!

 

Председатель.

Благодарим, задумчивая Мери,

Благодарим за жалобную песню!

В дни прежние чума такая ж видно

Холмы и долы ваши посетила,

И раздавались жалкие стенанья

По берегам потоков и ручьев,

Бегущих ныне весело и мирно

Сквозь дикий рай твоей земли родной;

И мрачный год, в который пало столько

Отважных, добрых и прекрасных жертв,

Едва оставил память о себе

В какой-нибудь простой пастушьей песне

Унылой и приятной.... нет! ничто

Так не печалит нас среди веселий,

Как томный, сердцем повторенный звук!

 

Мери.

О, если б никогда я не певала

Вне хижины родителей своих!

Они свою любили слушать Мери;

Самой себе я, кажется, внимаю

Поющей у родимого порога —

Мой голос слаще был в то время: он

Был голосом невинности....

 

Луиза.

                            Не в моде

Теперь такие песни! но всё ж есть

Еще простые души: рады таять

От женских слез, и слепо верят им.

Она уверена, что взор слезливый

Ее неотразим — а если б то же

О смехе думала своем, то верно

Всё б улыбалась. Вальсингам хвалил

Крикливых северных красавиц: вот

Она и расстоналась. Ненавижу

Волос шотландских этих желтизну.

 

Председатель.

Послушайте: я слышу стук колес!

(Едет телега, наполненная мертвыми телами.
Негр управляет ею.)

Ага! Луизе дурно; в ней, я думал —

По языку судя, мужское сердце.

Но так-то — нежного слабей жестокой,

И страх живет в душе, страстьми томимой!

Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

 

Мери.

Сестра моей печали и позора,

Приляг на грудь мою.

 

Луиза (приходя в чувство).

                              Ужасный демон

Приснился мне: весь черный, белоглазый....

Он звал меня в свою тележку. В ней

Лежали мертвые — и лепетали

Ужасную, неведомую речь....

Скажите мне: во сне ли это было?

Проехала ль телега?

 

Молодой человек.

                            Ну, Луиза,

Развеселись — хоть улица вся наша

Безмолвное убежище от смерти,

Приют пиров ничем невозмутимых,

Но знаешь? эта черная телега

Имеет право всюду разъезжать —

Мы пропускать ее должны! Послушай

Ты, Вальсингам: для пресеченья споров

И следствий женских обмороков, спой

Нам песню — вольную, живую песню —

Не грустию шотландской вдохновенну,

А буйную, вакхическую песнь,

Рожденную за чашею кипящей.

 

Председатель.

Такой не знаю — но спою вам гимн,

Я в честь чумы — я написал его

Прошедшей ночью, как расстались мы.

Мне странная нашла охота к рифмам,

Впервые в жизни! Слушайте ж меня:

Охриплый голос мой приличен песне. —

 

Многие.

Гимн в честь чумы! послушаем его!

Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

 

Председатель (поет).

Когда могущая зима,

Как бодрый вождь, ведет сама

На нас косматые дружины

Своих морозов и снегов, —

На встречу ей трещат камины,

И весел зимний жар пиров.

*

Царица грозная, Чума

Теперь идет на нас сама

И льстится жатвою богатой;

И к нам в окошко день и ночь

Стучит могильною лопатой....

Что делать нам? и чем помочь?

*

Как от проказницы зимы,

Запремся также от Чумы!

Зажжем огни, нальем бокалы;

Утопим весело умы

И, заварив пиры да балы,

Восславим царствие Чумы.

*

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы.

*

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

*

И так — хвала тебе, Чума!

Нам не страшна могилы тьма,

Нас не смутит твое призванье!

Бокалы пеним дружно мы,

И Девы-Розы пьем дыханье —

Быть может — полное Чумы!

(Входит старый священник.)

 

Священник.

Безбожный пир, безбожные безумцы!

Вы пиршеством и песнями разврата

Ругаетесь над мрачной тишиной,

Повсюду смертию распространенной!

Средь ужаса плачевных похорон,

Средь бледных лиц молюсь я на кладбище —

А ваши ненавистные восторги

Смущают тишину гробов — и землю

Над мертвыми телами потрясают!

Когда бы стариков и жен моленья

Не освятили общей, смертной ямы —

Подумать мог бы я, что нынче бесы

Погибший дух безбожника терзают

И в тьму кромешную тащат со смехом.

 

Несколько голосов.

Он мастерски об аде говорит!

Ступай, старик! ступай своей дорогой!

 

Священник.

Я заклинаю вас святою кровью

Спасителя, распятого за нас:

Прервите пир чудовищный, когда

Желаете вы встретить в небесах

Утраченных возлюбленные души —

Ступайте по своим домам!

 

Председатель.

                                        Дома?

У нас печальны — юность любит радость.

 

Священник.

Ты ль это, Вальсингам? Ты ль самый тот,

Кто три тому недели, на коленях,

Труп матери, рыдая, обнимал

И с воплем бился над ее могилой?

Иль думаешь: она теперь не плачет,

Не плачет горько в самых небесах,

Взирая на пирующего сына

В пиру разврата, слыша голос твой,

Поющий бешеные песни, между

Мольбы святой и тяжких воздыханий?

Ступай за мной!

 

Председатель.

                     Зачем приходишь ты

Меня тревожить? не могу, не должен

Я за тобой идти: я здесь удержан

Отчаяньем, воспоминаньем страшным,

Сознаньем беззаконья моего,

И ужасом той мертвой пустоты,

Которую в моем дому встречаю —

И новостью сих бешеных веселий,

И благодатным ядом этой чаши,

И ласками (прости меня господь) —

Погибшего — но милого созданья....

Тень матери не вызовет меня

Отселе — поздно — слышу голос твой,

Меня зовущий — признаю усилья

Меня спасти.... старик! иди же с миром;

Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

 

Многие.

Bravo, bravo! достойный председатель!

Вот проповедь тебе! пошел! пошел!

 

Священник.

Матильды чистый дух тебя зовет!

 

Председатель (встает).

Клянись же мне, с поднятой к небесам —

Увядшей, бледною рукой — оставить

В гробу навек умолкнувшее имя!

О, если б от очей ее бессмертных

Скрыть это зрелище! меня когда-то

Она считала чистым, гордым, вольным —

И знала рай в объятиях моих....

Где я? святое чадо света! вижу

Тебя я там, куда мой падший дух

Не досягнет уже....

 

Женский голос.

                     Он сумасшедший —

Он бредит о жене похороненной!

 

Священник.

Пойдем, пойдем...

 

Председатель.

                  Отец мой, ради бога,

Оставь меня!

 

Священник.

                  Спаси тебя господь!

Прости, мой сын. (Уходит. Пир продолжается.

Председатель остается погруженный
в глубокую задумчивость.)

 

(А.С. Пушкин. Пьеса. 1830)


Источник